СТЫНЕТ ЛИХОРАДКА
Любит содружество Ансамбля новой музыки Shakin’ Manas и театра буто OddDance придумывать эксцентричные, манкие названия, за которыми скрывается несколько другое. Вот «RastaИдиот» намекает на что-то хулиганское, развязное. А на деле получилась стильная, визуально отточенная вещь. Чистота стиля, которой несколько не хватало «Архивариусу», здесь вошла в зенит. Все те элементы спектакля, что нащупывались в предыдущем сотрудничестве не приставлены друг к другу, а обрели мистериальный синкретизм.
Что первичнее – музыка, слово или танец? Нет ответа, все срослось и сжилось, заворожив измененным сознанием de profundis. Это действо о неидеальном и прекрасном человеке, застывающем промеж страстей, застревающем между светом и тьмой, пробуждающемся к иной жизни.
Композиция строится из эпизодов-картин, не имеющих прямой сюжетной связи, но так или иначе протаскивающей зрителя по фабуле романа «Идиот» Достоевского. Тут, конечно, первоисточник надо знать, чтобы семантическая дискретность не казалась дикой случайностью. Но даже если кажется, это не обедняет чувственного восприятия аудиовизуального элемента, его психофизического вектора.
Чтобы разобраться с текстом, сразу нужно отметить проникновенную работу Ольги Павловой как чтеца. Искусное интонирование адаптируется под изысканную музыкальную партитуру, в которой есть еще один вербальный геном. Это растаманские стихи Леонида Левина, своей серьезностью создающие отстраненно ироничный, философичный и при этом очень точный идейный фон. Песни в стиле регги задают тональность гипнотического, сюрреалистического переживания жизни как пути, на котором расставлены вехи-символы. Трактовка этого пути, его осмысление почти приближается к гротеску, но регги размеренным ритмом уравновешивает прорывающуюся эксцентрику, органичную как для прозы Достоевского, так и для самой сценической ситуации.
В это же время четверо танцоров создают пластическую партитуру, которая смотрится как иллюстрация к тексту в силу его идейной и стилистической узнаваемости, расширяя смысловое поле за счет концентрированной физиологичности, ритуальной осмысленности в рамках, предлагаемых буто. Пожалуй, еще никогда ранее сцена в поезде не решалась так зримо и не шаблонно. Под насыщенную и размеренную мелодию Рогожин и Мышкин сбитым ритмом, лежа, качают головами. Горизонтальное положение тел может говорить как и о реальной ориентации в пространстве, так и иллюзии, когда смещены оси координат. У каждого есть свое соло. Для Рогожина – Григория Глазунова это рассказ о бриллиантовых серьгах и импульсивный, нервический танец. У Мышкина – Игоря Ламбы монолог о последних днях приговоренного к смерти и бесконечно медленное вставание со стула и уход. В пластике Настасьи Филипповны – Юлии Родиной под воспоминания о детских годах и бунте против Тоцкого собирается соблазнительность, беззащитность, вызов и ранимость. Наконец, есть и трио, напоминающее кинестетическую скульптуру, гимн мифологизированному сюжету. Горячность, лихорадка, владеющая героями романа, переходит в иное качество. Внешне замедленное, многозначительное, оно бушует в воображении зрителя от напряжения внимания и сопереживания. Каждую сцену персонаж в белом Натальи Жестовской, будто суперзанавес, предвосхищает и стирает из поля зрения. Предметно-символический ряд, используемый постановщиком, соединяет разные культурные коды, выражающие и характер, и состояние действующих лиц.
Непрерывное звучание Shakin’ Manas переполняет пространство то мелодичным, то жестким звуком, стереоэффекты и сами обретают своеобразную пластичность. Происходит обряд постижения литературной природы Достоевского средствами других форм искусства, не теряющих своей самодостаточности и элегантности.
СЕРГЕЙ КОЗЛОВ, театральный критик
